Рассказ написала не я, а Эдит Несбит, но я перевела его в качестве задания для института. Там мою работу отправили на всероссийский конкурс научно-творческих работ «Моя любимая детская книга», и она, как я поняла, заняла второе место. Вручили диплом II степени.
По условиям задания нужно было перевести прозаическое или стихотворное произведение любого детского автора из англоговорящей страны. Соревноваться с уже существующими переводами смысла я не видела, а найти нетронутой оригинал оказалось довольно трудно, поэтому я очень обрадовалась, когда нашла у Эдит Несбит непереведённый сборник хоррор-рассказов «Grim Tales», в Википедии значащийся аж в разделе для взрослых. Так что «Моя любимая детская книга» - это условно. Понятное дело, «хоррор» в 1893-м году означал нечто иное, нежели сейчас, особенно если автор - детская писательница. Читавшие Эдгара По могут представить себе приблизительную картину. 
Эдит Несбит
Роман дяди Абрахама- Нет, голубушка, - ответил мне дядя Абрахам. – Нет, ничего романтического никогда со мной не случалось. Хотя… но нет, это было совсем не романтично.
А я была романтиком. Для меня, в мои 18 лет, романтичным казался весь мир. Мой дядя Абрахам был стар и слаб. Я следила за взглядом его выцветших глаз и увидела миниатюру, которая висела по правую руку его кресла с подлокотниками: портрет женщины, чью прелесть даже художник не смог передать: женщина с большими блестящими глазами и идеальным овалом лица.
Я приподнялась, чтобы рассмотреть её. Сто раз я смотрела на этот портрет. Довольно часто в детстве спрашивала: «Кто это, дядя?» - всегда получая один и тот же ответ: «Женщина, которая умерла очень давно, голубушка».
Снова посмотрев на картину, я спросила:
- Она была похожа на неё?
- Кто?
- Твоя… твоя пассия?
Дядя Абрахам строго посмотрел на меня.
- Да, - ответил он наконец. – Очень, очень похожа.
Я села перед ним на пол.
- Расскажи мне про неё.
- Нечего рассказывать, - сказал он. – Думаю, это была по большей части иллюзия и недомыслие… но при этом нечто самое настоящее за всю мою долгую жизнь, голубушка.
Долгая пауза. Я молчала. «Имей терпение» - хороший девиз, особенно у пожилых людей.
- Я помню… - начал он мечтательным тоном, который всегда сулил приятную историю. – Помню, в юности я был очень одинок. Я никого не любил. Я всегда был слаб, голубушка, с самого детства, и девочки смеялись надо мной.
ДальшеОн вздохнул. Некоторое время спустя продолжал:
- Так что мне пришлось всё время блуждать по одиноким местам, и одна из моих любимых дорог лежала через наше церковное кладбище, которое располагалось в болотистой местности на вершине холма. Мне нравилась эта дорога, потому что на ней я никогда никого не встречал. Это всё было в прошлом, давным-давно… Я был глупым парнем. Я не мог спокойно переносить доносившихся до меня летним вечером шуршащих звуков, и шёпота за живой изгородью, и даже поцелуев, когда я просто бродил по дороге.
Итак, я просто блуждал и сидел в одиночестве на церковном кладбище, поросшем тимьяном и довольно светлом (так как оно располагалось высоко на холмах), а вдали от болот было темно. Я привык наблюдать, как летучие мыши перепархивают при красном свете, и удивлялся, почему Бог не приделал всем такие же прямые, сильные и причудливо жуткие ноги. К тому времени, как свет исчезал, я всегда, так сказать, отделывался от этих мыслей и мог возвращаться домой, чтобы спокойно помолиться перед сном.
И вот одной жаркой августовской ночью, когда я наблюдал, как меркнет закат и восходит золотой месяц, я переступил через низкую каменную ограду кладбища и услышал треск позади. Я обернулся, ожидая увидеть кролика или птицу. Это была женщина.
Он взглянул на портрет. Я тоже.
- Да, - сказал он. – Это было её лицо. Я немного испугался и сказал что-то – не помню, что, - а она засмеялась и спросила, не принял ли я её за призрак. Я огрызнулся и говорил с ней через ограду церковного кладбища, пока не стемнело и в траве по пути к дому не засветились светлячки.
Следующей ночью я снова её увидел, и ещё, и ещё… Всегда во время сумерек. Теперь уже, если я проходил мимо парочек, склонившихся друг к другу на кочках у болот, это меня не трогало.
Дядя снова остановился.
- Это было очень давно, - проговорил он медленно. – Но я знаю, что такое юность и счастье, хоть я и всегда был слабым и девочки смеялись надо мной.
- Не знаю, как долго это продолжалось – время в мечтах не измерить, - но наконец твой дедушка сказал, что я выглядел так, словно стоял одной ногой в могиле. Он решил отправить меня погостить к нашей семье в Бат, чтобы я искупался в горячих источниках. Я должен был ехать и не смог признаться отцу, почему предпочёл бы умереть, чем ехать.
- Как её звали, дядя? – спросила я.
- Она никогда не называла своего имени, да и зачем бы ей? В моём сердце было достаточно имён для неё. Брак? Голубушка, даже тогда я уже знал, что брак не для меня. Но я виделся с ней ночь за ночью, всегда на церковном кладбище, где тисовые деревья и замшелые могильные камни. Там мы всегда встречались и расставались. Последний раз я был там в ночь перед отъездом. Она была очень грустной. Для меня - дороже самой жизни. И она сказала: «Если ты вернёшься до новолуния, я встречу тебя здесь, как обычно. Но если ты не появишься, когда молодая луна будет светить на эту могилу, то больше никогда меня не увидишь». Она положила руку на поросший жёлтым лишайником могильный камень, на который мы опирались. Это было старое, повреждённое непогодой надгробие с надписью:
СЮЗАННА КИНГСНОРТ,
Ум. 1713
- Я буду здесь, - сказал я.
- Это не шутка, - произнесла она с внезапной серьёзностью. – Не моя прихоть. Ты будешь здесь, когда засияет молодая луна?
- Обещаю.
Спустя какое-то время мы расстались.
Я пробыл с родственниками в Бате почти месяц. За день до отъезда, когда я искал в гостиной чемодан, я оказался перед этой миниатюрой. С минуту я не мог вымолвить ни слова. Наконец, с пересохшим языком и бешено стучащим сердцем я спросил: «Кто это?»
- Это? – переспросила моя тётя. - О, она была помолвлена с кем-то из нашей семьи много лет назад, но скончалась перед свадьбой. Говорят, она была вроде ведьмы. Симпатичная, правда?
Я снова взглянул на её лицо, её губы, на глаза моей возлюбленной, с которой должен был встретиться следующей ночью, когда молодая луна осветит надгробье на церковном кладбище.
- Ты сказала, она мертва? - спросил я и едва узнал собственный голос.
- Годы и годы назад! Её имя написано на обратной стороне портрета, и её дата…
Я взял портрет с его потускневшей красной бархатной подушки и прочитал надпись с другой стороны: «СЮЗАННА КИНГСНОРТ, Ум. 1713».
- Это было в 1813-м, - коротко закончил дядя.
- Что случилось? – спросила я, затаив дыхание.
- Кажется, у меня был приступ, - медленно произнёс дядя. – Во всяком случае, я был очень болен.
- И ты пропустил новолуние у могилы?
- Я пропустил новолуние у могилы.
- И ты никогда её больше не видел?
- Я никогда её больше не видел.
- Но дядя, ты правда веришь?.. Могут ли мёртвые?.. Она была?.. А ты?..
Дядя достал трубку и набил её табаком.
- Это было очень давно, - сказал он. - Много-много лет назад. Стариковские сказки, голубушка! Не обращай на них внимания.
Он закурил трубку, тихо затянулся на пару секунд, а потом добавил:
- Но я знаю, что такое юность и счастье, хоть я и всегда был слабым и девочки смеялись надо мной.
Перевод: Leeloo2525